Согнувшись в три погибели

Астральный корабль повис в воздухе у границы платформы. Его паруса дрожали под давлением Астрала, двигатели гудели, сдерживая нестабильность, но сам корабль оставался неподвижен — как натянутая струна, готовая лопнуть. На носу корабля вспыхнуло прыжковое устройство — сначала еле заметно, затем всё ярче, как нерв, оголённый перед прыжком.

Герой шагнул вперёд, не думая. Прыжок был мягким, почти бесчувственным — и всё же его желудок на мгновение провалился вниз, будто Астрал напомнил: «Я всё ещё здесь».

Он оказался на платформе порта Новограда — одного из немногих стабильных кусков мира, где можно было стоять, а не плыть. Здесь не пахло морем — потому что моря не было. Только холодная, живая пустота Астрала за краем платформы, где искрились следы двигателей, клубился синий туман и вспыхивали разряды, словно небо перевернули и закопали под плитами.

Площадка была широкой, неровной, влажной. Камень под ногами казался уставшим. То ли от дождя, то ли от мешков, которые по нему волокли. Справа — наваленные доски и брёвна, разбитая телега. Слева — ящики под парусиной, бочки, склад из дерева и муки. По центру — мешки с зерном, вялые, посеревшие, будто и сами не верили, что станут хлебом.

Корабль за его спиной гудел, но уже разворачивался. Прыжковое устройство погасло. Он остался.

И только тогда он заметил, что не один.

Поднявшись наверх по лестнице и пройдя чуть вперед в сторону местного трактира, он увидел его. Между мешков, чуть в стороне от телеги, стоял человек. Или нечто, напоминающее человека, чья поза подсказывала, что сидеть — можно и стоя. Он был согнут, как старая проволока, взгляд у него блуждал, а правая рука держала кружку, в которой царствовал вакуум.

— Э-э… постой… ик, — голос из него вышел так, будто его выпили, прежде чем произнести.
— Ты это… с корабля, да? Не похож на местного. Одёжа какая… не видел такой.

Он качнулся, спина хрустнула, или послышалось.

— Мухов я. Копыл. Грузчик. По документам. По сути… по сути я уже давно без сути, ик. Но зерно — есть. Мешки — есть. А я — вот.
Он сделал жест в сторону беспорядочной кучи.
— Надо бы отнести… к мельнику. Услав его зовут. Он, может, платит… может, нет. Но точно ворчит.

Он глотнул из пустой кружки и обрадовался её содержимому так, будто нашёл старого друга.

— Ты чего…ик… молчишь? Думаешь, надо иль не надо? Понимаю. Я б тоже не понес. Тяжелые они, зараза. Как судьбинушка моя…

Он икнул, присел на край мешка и тут же соскользнул, но виду не подал.

— Раньше я, чё… мешки таскал — ну, чтоб хавать было чё, одеться там, да и на стопарик оставалось, да и просто время скоротать… А потом, как сказать… сросся я с этим делом. Не просто тягаю — а будто душу отвожу, понимаешь? Каждый мешок — как мысль отдельная. Не простая, не та, что на словах. И вот несёшь её… не на спине, а как бы боль внутри на мешок переводишь. И на сердце становится легче. И вот тогда, только тогда — чувствую, шо живой я. Не просто тень с кружкой… а существо. Настоящее.

Он замолчал на пару секунд, будто проверял, ушёл ли собеседник. Герой всё ещё стоял рядом. Молчал, как и прежде.

Копыл ободрился:

— Мельник этот, Услав, он говорит всегда: «Ты мне зерно неси, а философствуй потом». А я ему — что, мол, философия — это и есть наша ноша. Чем тяжелее мешок - тем тяжелее дума. И что ты думаешь? Не понял он. Нахмурился. Дураком назвал. А я… а не знаю, как объяснить, сложно это.

Он замахал кружкой в воздухе, как дирижёр без партитуры:

— Было время — я думал, что в Астрал уйду. Не как дурак. С кораблём, по-настоящему. Как те… которые с картами, с глазами полными света. Туда, где диво дивное. Оно тебя зовет, а ты идешь на зов…

Грузчик бросил взгляд на мешки, которые лежали подле грузового контейнера.

— А вот они… — он ткнул в своих «серых друзей». — не пускают. Сроднился я с ними. Спину мне сорвали, здоровье убили… И только «ой» и «ик» осталось.

Он вздохнул. Легко, с удивлением. Как будто забыл, что его слушают.

— …А ты… ты чего стоишь? Необычный ты. У тебя глаза… ну, не как у местных. Те либо блестят азартом, либо мутные, как у мертвой рыбы. А у тебя… как будто еще не принял решения.

Тишина снова зависла, но на этот раз герой не выдержал.

— Астрал… Если ты так хотел путешествовать, почему не улетел?

Копыл от неожиданности моргнул, посмотрел на него, будто только сейчас понял, что говорил вслух. Потом усмехнулся — искренне, но горько.

— Астрал… он, может, и зовёт. Только, понимаешь… зовёт он всех по-разному. Одного — на подвиги, другого — в бездну. Я вот… сердцем чувствую. Меня бы он не понёс, а утащил. По кускам. Без дороги назад. Потому что тут, вон, — он кивнул в сторону Новограда, на возвышающийся шпиль церкви Света, — если во Свет веришь, может, и вернешься. Покаешься, если уж прижмёт. А там… в Астрале Света нет. Там пусто. Там не за что зацепиться. Не к кому взывать.

Он потер переносицу, как будто там пульсировала мысль.

— Пропал бы я. Не сразу, может. Сначала — по чуть-чуть. Потом — всё. А мне нельзя пропадать. Никак нельзя. Совсем нельзя.

Он снова замолчал. И только позже, почти шёпотом, добавил:

— Вот с тех пор и живу… между. Между землёй и небом, в пучину астральную не суюсь. Жду.

Он поднял голову, посмотрел прямо. Трезво. Или почти.

— Слушай… хочешь, расскажу историю. Особую. Я ее только сейчас вспомнил. Не веришь? И правильно. Вдруг шучу. А может и нет.

Он рассмеялся. Тихо, сипло, как будто весь его смех давно вышел и уже давно не возвращался к своему владельцу.

Герой не ответил. Он просто сел рядом. Копыл удивился. Потом кивнул.
— Ну… тогда слушай.

Он долго молчал, подбирая не слова — а силу, чтобы вообще говорить.

— Это было… давно. Даже не знаю, когда точно. Память у меня ненадежная, но важное помнится. Я тогда… молодой был. Ну, не прям юнец, но… ещё не такой сутулый. Первый парень на селе, грудь колесом, ух…

Он посмотрел вдаль, в пустоту над Астралом, будто ждал, что там появится лицо, давно стёртое.

— Не помню, как звали её. Стыдно, как-то. Но… знаешь, что помню? Улыбку — такая, будто майское солнце, что проникает внутрь и приятно греет. И ещё — ромашки. Ей нравились ромашки. Я таскал их ей немерено. Хоть с поля, хоть с обочины дороги, где и травы толком нет.

Он медленно кивнул сам себе.

— Мы гуляли с ней. Смеялись. Болтали… просто, о ерунде. Всё было будто… Сон… Будто время замерло. Никто не торопил, никто не звал. Я тогда думал: вот оно — покой. Настоящее. Не кабаки, не девки, не Астрал. Лишь она одна. И всё.

Он выдохнул.

— А потом она сказала: «Мне надо уйти». Без слёз, без объяснений. Просто… «уйти». Я спросил — куда? Она улыбнулась и сказала: «потом расскажу».

Он сглотнул, и это было почти слышно.

— Мы договорились встретиться здесь. В порту. Я даже запомнил где — вон там, где руины джунские, в виде блестяшки…

Он развёл руками — и будто осыпался.

— Не было никакого «завтра». Она просто ушла. Испарилась, словно дымка. Но я ждал. День. Неделю. Потом мельник припахал мешки таскать, а то нечего тунеядствовать. Думаешь, зачем я тут? Только потому что мешки мне нравятся?

Он тихо рассмеялся. Без злобы. Даже без горечи — как будто шутка уже настолько старая, что только добрая.

— Я жду ее. Каждый день. Может, вернётся. Может она стоит там — за углом.
Может, она помнит. Или забыла. Или уже…

Он не договорил.

— Все равно пол жизни бобылем прожил. Надеюсь на чудо. Иногда мне кажется, что Тенсеса проще здесь увидеть, чем её. Но я не могу иначе.

Он повернулся к герою, не улыбаясь, не шутя.

— Вот и всё. Можешь не верить. Да я и сам иногда забываю. Лишь когда ромашку увижу где-нибудь — снова вспоминаю.

Копыл умолк. На этот раз — надолго. Смотрел перед собой, как будто то, что он только что сказал, нужно было не собеседнику, а Астралу, небу, плитам под ногами. Он покрутил кружку в руке, будто проверяя, не появилась ли вдруг в ней правда.

Потом вдруг фыркнул, качнул головой и произнёс:

— Знаешь… я ж сначала хотел тебя припахать. По старой привычке. Думаю — с корабля, значит, не разбирается, можно груз в руки и на мельницу. А потом…

Он кивнул медленно.

— Потом понял — ты ж единственный, кто выслушал. Не перебил, не хмыкнул, не сбежал. Просто… послушал меня.
А это, брат, дороже любой платы.

Он встал. Медленно. С хрустом. Охнул.

— Ну всё, хватит ныть. Надо и честь знать. Мешки ж не сами ходят.

Он подошёл к груде, повертел плечами, и с неохотой, но уверенно взвалил на спину мешок. Грубая мешковина затрещала, он крякнул, но держался — будто нёс не просто зерно, а что-то ещё, давно забытое и всё ещё важное.

Герой тоже поднялся. Слов не понадобилось. Он лишь кивнул. Копыл кивнул в ответ.

— Бывай. Смотри… жизнь… она не простая… Вроде идёшь куда-то, что-то делаешь… а потом глядишь — и сам не знаешь, зачем. И где был, и кто звал. Главное не заплутать. Ты уж запомни.

Копыл произносил эту фразу, а сам удалялся от нашего героя с характерных кряхтением и оханьем. Впрочем, все это делалось для вида, для антуража.

Когда герой обернулся, взглянув на место, где всё это началось — там, между плитами, между серостью камня и следами шагов, пробивался маленький, упрямый росток ромашки. Тонкий. Бледный. Но живой.