Тяжелые будни редактора, или мечта зэм

Накидывая на плечи винного цвета пальто, ловко обвязав несколько раз вокруг своей шеи шарф, словно предсмертную петлю, хадаганец хватает лежащие на тумбочке перчатки, карточку и несколько мелких купюр. Дверь со скрипом хлопает за его спиной, а угрюмая лестничная клетка уже приглашает в свои объятия. Почти уже инстинктивно он долетает до первого этажа, ведь здесь ему всё известно наощупь, каждая ступенька и каждый поворот налево. В конце концов… Почти все имперские жилые строения эпохи Яскера имели примерно одинаковую планировку. Это было очень удобно с архитектурной точки зрения и не требовало каждый раз с нуля разрабатывать новый проект. Хадаганец выпархивает из открытой каким-то незнакомым пожилым орком двери, приветствуя ласковый октябрьский ветер, поднимающий в воздух распущенные по причине лени кудрявые волосы цвета горького бельгийского шоколада (он давно уже привык носить длинные волосы, за что иногда незебградцы бросали в его стороны косые взгляды, однако чего на своём веку только не видел Незебград, а хадаганцем с длинными волосами его шокировать уже точно никак не получится). Тут же в нос ударяет привычный запах дождя и сырой земли и камня, которым была вымощена улица, как бы это коряво и банально ни звучало.
Уже оказавшись на крыльце, он делает шаг и, следуя своей вечной привычке, чудом не падает с верхней ступеньки лестницы, но чудом удерживает равновесие и быстро спускается. Ноги в чёрных лакированных ботинках тонут в бесконечных лужах, но ему удаётся покинуть двор более-менее сухим, сильно не замочив обувь. В конце концов, кому приятно ходить с мокрыми ногами по городу? Верно, никому. А прибегать к услугам уличных магов, которые могли за пару секунд высушить любой элемент одежды за пятьдесят серебряных монет, хадаганцу явно не хотелось. Денег лишних у него не водилось.
Вон он заворачивает налево, как всегда легкомысленно полагая, что шибко резвые молнии и миражи не будут мчать пешеходной территории, но ошибается и под раздражённый гудок молодого орка очень крепкого телосложения прошмыгивает перед самым носом молнии окраса последней коллекции, вскакивая на поребрик.
Теперь поворот направо и по уклону наверх, держась за холодные перила, а ведь это ещё только октябрь! Ветер тем временем всё так же дует в лицо, медленно коченеют длинные худые пальцы. Он боком обходит сидящего в углу вечного пьяницу с мутно-зелёной бутылкой какого-то алкогольного напитка и, спешно сделав ещё один небольшой крюк направо, ловко взлетает по лестнице наверх. Со звоном колокольчиков открывается дверь, и вот он уже в тепле двадцати четырёх часовой кофейни, как он сам любил говорить, самой приличной кофейни во всём Незебграде.
Сделав заказ, он садится за всегда свободный столик у окна и достаёт из своей сумки кипу бумаг. В ожидании своего кофе и булочки хадаганец начинает медленно просматривать листы. Когда ему что-то не нравится, то он достаточно громко цокает языком. Когда в очередной раз написанное кажется ему сплошным абсурдом как сам Сарнаут, то он тяжело вздыхает и качает головой из стороны в сторону. Все эти бумаги — рассказы, которые хадаганец должен рассмотреть к публикации в журнале «Сарнаутский Вестник», где он работает с недавних пор вторым главным редактором. Не сказать, что эта работа его сильно утомляет, но когда подходит срок сдачи работ в следующий выпуск, то каждый раз он внезапно обнаруживает себя погребëнным под ворохом новых работ, которые нужно обязательно прочитать, одобрить к публикации или отослать назад автору, а ещё потом отдать на доработку корректору те работы, которые пойдут в ближайший выпуск.
Белый лист, исписанный прыгающим по строчкам корявым подчерком, плавно опускается на гладкую отшлифованную поверхность стола, и хадаганец, поправляя сползшие на нос очки, устремляет на него скучающий взгляд. Довольно лёгкая вступительная часть написана как нельзя хуже, ошибки даже в самых банальных словах, что вызывает некое недоумение у имперца и заставляет лишь разочарованно покачать головой. Уже не первый год ему попадаются десятки таких жалких работ, на которые даже жалко тратить время. Если бы это только не было его работой… А впрочем, он сам её выбрал, потому что считал очень важной. Да и почему «считал»? Считает до сих пор! Только вот в такие загруженные дни поверить в это кому-то из посторонних бывает очень и очень тяжело.
Обречённый вздох, и серые глаза уже вновь плавно скользят по строчкам, но вдруг запинаются о конец строчки, в них отражаются огоньки весёлого неверия. Брови вопросительно приподнимаются, а тонкие губы расплываются в улыбке. Написанное на бумаге вызывает лёгкий смех, после чего хадаганец ещё раз внимательно проходится взглядом по предложению и усмехаясь, берёт в руки лист, придвигая его поближе к глазам, в которых зажигаются искорки веселья. Неужели эта автор серьёзно способна такое написать?
В голове почти инстинктивно возникает неопределённый образ девушки-зэм с растрёпанными волосами в небрежно застегнутой рубашке с ошибкой на одну петлицу и с капризными синими чернилами ручкой, время от времени постукивающей по поверхности заваленного всяким бумажным хламом стола. Небрежность писательницы просачивается даже в её письменное изложение мыслей, вписанных в сюжет истории. Самые банальные ошибки присутствуют, но все самые сложные обороты речи правильны. Впрочем, есть и потерянные буквы, и целые слова, нелепые повторения одних и тех же частей речи подряд, сбитая конструкция предложений и оборванные мысли, но по-серьёзному забавные. Эта работа была на удивление странной. С одной стороны, казалось, что в ней есть все недостатки, чтобы отказать ей в публикации. С другой стороны, что-то в ней цепляло… То ли сама манера письма, то ли лёгкий юмор, то ли какая-то озорная атмосфера, проглядывающая сквозь строчки.
Вчитываясь во временами плохо различимые символы, лицо хадаганца всё больше светлело, он уже не скрывал улыбку и лишь иногда тихонько посмеивался смекалке и одновременной безалаберности писательницы. Эта работа определённо подняла ему настроение, и должно признать, что изложенные на бумаге умозаключения не были лишены смысла и заслуживали даже отдельного поощрения, но правила есть правила. И с улыбкой на лице, но грустью в сердце он отсылает эту работу на проверку первому главному редактору, чтобы тот уже решил, принять этот рассказ в выпуск или нет. В таких сложных ситуациях, к сожалению или же к счастью, редактору не дозволялось решать вопрос публикации одному. Нужно было мнение другой стороны. А вот писательница-зэм (хадаганец в самом деле угадал) тем временем сидела в своей маленькой комнатушке, подтянув в груди колени, и всё думала да гадала, примут ли её работу в Сарнаутский Вестник и сбудется ли её детская мечта стать настоящим автором, достойным чтения всей Империей.