История из пансиона «Гордый пионер»

Эту историю я услышал однажды от своей старшей сестры Октябрины. Она точно так же, как и Я сам теперь, училась в отдельном пансионе. Управление его базировалось в нашей столице Империи, Незебграде, но вот сам по себе пансион располагался в местах не таких привлекательных и скорее даже во многом отталкивающих, я бы сказал. Располагался этот пансион в Игшском Военном Округе и назывался он «Гордый пионер». Так вот, несколько лет назад выпустилась оттуда моя старшая сестра, прекрасная хадаканка и талантливый, как выяснилось за время учёбы, инженер. Я же здесь сейчас учусь только на втором году, но уже обнаружил много для себя интересных находок, которые и побудили меня на написание этих заметок. Как выяснилось со временем, вокруг разных деталей декора пансиона ходят разные слухи и легенды. Однако все они передаются исключительно из уст в уста, как фольклор, и нигде официально не задокументировано. Вот поэтому я и решил взять на себя такую ответственность и осветить истории, которые смогу узнать. И первая история посвящена подоконнику, чей деревянный рисунок напоминал усталое выражение чьего-то лица. Здесь его прозвали «молчаливый подоконник». Так вот, передаю историю словами Октябрины и тем самым начинаю свои записки о «Гордом пионере».
Младшеклассница зэм сидела на школьном подоконнике третьего этажа и, поджав к груди металлические колени, плакала. Слёзы текли по её очаровательному личику, скрытому за бледной фарфоровой белой маской, оставляя на ней свои извилистые влажные дорожки; сморщенный носик разочарованно хлюпал едва ли не каждые несколько секунд; ресницы дрожали; а в изумрудном омуте глаз играло сияние.
Полностью отдавшись своим эмоциям, зэм не заметила, как уже опустили коридоры и прозвенел последний звонок, оповещающий о том, что все трудящиеся свободны и пора расходиться по своим комнатам. А ведь она специально выбрала самый дальний уголок учебного заведения и даже забралась этажом повыше, где учились ученики средней и старшей школы. Им давалось больше свободы, а потому контроль был не столь строг, какой был у младших классов, где педагоги следили буквально за каждым шагом учащегося. Последний ученик покинул этаж ещё десять минут назад; компанию теперь младшекласснице могли составить разве что сердитая старушка-уборщица, тоже зэм, очень высокая, жутко худая и горбатая, да подслеповатый охранник-орк, который частично потерял зрение во время участия в одной из военных авантюр, где были замешаны особые отряды лучших магов и инженеров Лиги.
Худенькие плечи младшеклассницы сотрясали рыдания, а на белоснежной блузке, которые были обязательным элементом формы в пансионе, образовалось небольшое мокрое пятно, из-за чего ткань в том месте неприятно прилипла к телу, словно вторая кожа. Дышать со временем становилось легче, но успокоение всё никак не приходило, не хотело приходить. Слёзы заканчивались, как и силы плакать. Теперь тело лишь периодически передергивало, из-за чего в нём появлялось ощущение ноющих мышц, сводило скулы, и болела голова. Тогда зэм впервые подумала, что, возможно, лучше быть не восставшей, а простым мертвецом. Мертвецы хоть не испытывают головной боли, и таблетки им не нужны.
Внезапно маленькой зэм показалось, что кто-то тихонько окликнул её. Она подняла глаза, но рядом не было ни души. Но звук повторился ещё раз. В трудом младшеклассница разобрала в нём несколько слов: малышка и пожалуйста.
— Что? — хлюпнув носом, растерянно спросила зэм, часто-часто моргая, после чего ещё раз внимательно осмотрелась по сторонам – никого не было рядом с ней.
— Не н-адо пла-кать… — до ужаса охрипший голос заставил младшеклассницу испугаться и лишь сильнее выжаться в угол подоконника, на котором она сидела.
— Кто вы? Я вас не вижу, — встревоженно протараторил детский голосок с привычными металлическими нотками, которые проявляются в голосах зэм, когда те особенно напряжены.
— Мы ещё не знакомы лично, но уже встречались раньше. — эти слова звучали настолько непривычно детскому уму, что девочка на какое-то время потеряла дар речи.
Как только зэм стихла, то подоконник задумался, насколько много учащихся и педагогов замечало все его попытки заговорить с ними. Ответ был неутешительный. Ни одного. Никто обычно не прислушивался к посторонним плохо различимым звукам, большинство принимало их за обычный скрип иди треск высохшей и требующей срочного ремонта или замены древесины.
— Где ты? Ты ушёл? — отойдя от первого шока, взволнованно спросила зэм, впиваясь металлическими пальцами в край подоконника.
— Ох, больно — негромко воскликнул подоконник. — Здесь я, здесь, не стоит так волноваться. Только не надо так царапаться…
— Ой, — младшеклассница испуганно воззрилась на подоконник, после чего тут же поспешила слезть с него, но тот остановил её уже у самого края.
— Подожди, не уходи, — жалостно попросил он. — Я так давно ни с кем не разговаривал… Останься.
— И… Ты тут совсем один? — недоверчиво прищурилась малютка. — Всегда?
Ответом послужил треск древесины, означающий глубокий вздох. Маленькая зэм с лёгким недоверием ещё раз осмотрела подоконник. Ей стало жалко бедное создание, на которое никто уже давно не обращал внимания и о ком никто и не думал заботиться, за кем почти не ухаживали и кто, как оказалось, был лишён простого общения.
— Хорошо, — наконец согласилась малютка, забираясь обратно и усаживаясь поудобнее в самый угол. — Расскажи мне что-нибудь о себе.
В воздухе повисло тянучее молчание, но не было ни ощущения неловкости, ни напряжения. Лишь спокойствие и какой-то непонятный тихий уют, ощущаемый лишь теми, кто умеет различать то, что не видно многим другим; теми, чьи души способны воспринимать происходящее вокруг намного глубже; теми, чьи сердца столь светлы и чисты, что порой в их существование даже тяжело поверить. И мы бы вряд ли смогли принять их, если бы иногда, хотя бы изредка не встречали их в жизни.
Затрещала древесина, и подоконник неспешно заговорил. Сначала он произносил все слова очень медленно, обдумывая и взвешивая каждое из них, но с каждым предложением, с каждым новым оборотом речи говорить становилось всё проще…
И он рассказал. Рассказал всё, что когда-либо помнил. Всё, что осталось на подоконничьей памяти. И его слушали, действительно слушали. Такое произошло с ним впервые в жизни. И он не знал, хорошо это или плохо, но уже не мог остановиться, он говорил, и с каждой строчкой ему становилось легче, будто он наконец смог выпустить то, что так давно залегло на душе. Он освободился от этой тяжкой ноши и ушёл. Ушёл в вечность. Теперь уже навсегда. Душа его успокоилась, а лицо теперь приняло умиротворëнное, спокойное выражение, которое до сих пор все могут наблюдать. Кем же была та девочка — никто точно сказать не может, эта тайна известна только ей. А она уже, вероятно, давным давно закончила учёбу и покинула пансион…