Ведьминские песни на Тенебре
— Не ходите вечером на Тенебру, дети. Не слушайте ведьминские песни. Оставайтесь дома, заперев дверь на тысячу замков и спрятавшись под кроватью, дрожа от страха.
— Люция, но почему? — удивился маленький каниец, обращаясь к девушке-некроманту, говорящей тихим, шелестящим как трава мягким голосом.
— Потому что, Славушка, ведьмы найдут тебя и выпьют всю твою кровь!
— Неужели ведьмы такие злые? — ужаснулась Алиса, канийка лет десяти с большими и светлыми голубыми глазами и достаточно пухлыми для своего возраста щеками, и сжала в своих маленьких подол лёгкого светло-жёлтенького платья.
— А ты как думала, Лиси? Все ведьмы такие. Они злые, жестокие и всегда ищут жертву, чтобы выпить у неё кровь. А особенно они любят детскую кровь, так как она слаще и ещё отдаёт привкусом молока.
— Но Люция, а ты? Ты ведь тоже ведьма? — поинтересовалась Алиса и часто-часто заморгала, склонив голову на бок.
Некромант тяжело вздохнула. Она знала, что когда-то дети спросят её об этом, но как-то предпочитала заранее не переживать по этому поводу. Ей не хотелось волноваться. Ей не хотелось думать об этом. Думать о неприятных вещах всегда, логично, неприятно, а потому вполне естественно регулярно пытаться откладывать их на какое-то смутное «потом». В самом деле, Люция была ведьмой, именно в том понятии, которое так прочно закрепилось в подсознании населяющих Сарнаут разных магических и нет существ. Ведьмами тут называли тех, кто был потомственным некромантом с испорченной кровью. Зачастую такое ведьминское дитя рождалось от союза некроманта с вампиром, но бывали и случаи, когда вместо вампира вполне себе подходил обычный сарнаутец, просто некогда получивший заражение крови от вампира. Причиной этого мог быть как укус, так и простая царапина, хотя возможной причиной было и наложенное на сарнаутца сильное проклятие, но такое случалось реже.
— Я ведьма на полставки, — пытаясь выдавить из себя хотя бы капельку дружелюбную улыбку, высказала крутившееся в её голове оправдание Люция.
— Ведьма на полставки? Это как? — не понял Слава и, не сдержавшись, сладко зевнул, зажмурив свои светло-карие сонные глаза — время уже было позднее и детям хорошо было бы уже быть в своих кроватях или хотя бы туда направляться, но нет, этого делать они даже не собирались. Некромант тяжело вздохнула. Она представила, как к ней потом заявятся недовольные родители этих маленьких прохиндеев и чем всë это для неë закончится — одной сплошной головной болью. Но детей Люция слишком любила. Возможно, частично причиной тому служила её ведьминская натура. Ведь у ведь к детям всегда особые чувства… К счастью этих крохотных граждан Лиги, в любви конкретно Люции к ним не было ничего кровожадного.
— Это значит, что я выполняю только часть обязанностей ведьмы, и я не ем детей и не пью их кровь. Хотя тëмной магией-таки занимаюсь изрядно, — отстранëнно пожала плечами ведьма и печально-мягко улыбнулась.
— Люция! Люция! — вдруг активно затараторил Пересвят — брат Святослава, или проще говоря Славы, такой же светловолосый мальчонка со светлыми, будто бы пшеничными волосами и светло-кариими глазами, только он был немногим ниже и был помладше старшенького на полтора года, что, конечно, в этом возрасте сказывалось значительно и для ребят имело огромное значение. — А расскажи нам про ведьминские песни! Расскажи про песни здешних ведьм! Тех, что живут на Тенебре! Ну расскажи!
— Ох, ведьминские песни… — задумчиво протянула Люция и затем хитро улыбнулась, сверкнув рядом белых ровных зубов с парой клыков в горящей мягким жëлтым светом лампы — единственного источника освещения в небольшой комнате некроманта, где собралась детвора. — Да, я могу вам рассказать о них. Только вот уверены ли вы, что хотите об этом слушать…
— Уверены! Уверены! — наперебой заголосили ребятишки, от нервного возбуждения ëрзая по полу и толкаясь — каждый пытался подобраться поближе к рассказчице, чтобы лучше расслышать удивительную и страшную историю. Отчего-то дети чаще всего делятся практически поровну на два типа, один из которых всячески избегает чего бы то ни было страшного, легко впадая в испуг и панику, а второй из которых, напротив, будто бы подсознательно тянется к всякого рода страшилкам и ужастикам.
— Ну хорошо, — согласилась Люция, расслабленно понимаю плечами. — Тогда слушайте…
Поговаривают в народе, что на Тенебре ночью, если забрести поглубже в лес, где астралом разъело аллод до расщелин, над которыми нависли столетние угрюмо-зелёные сосны, можно услышать сладкое, словно бы медовое пение. Оно очень тонкое и, создаётся ощущение, держится только на высоких нотах, при этом ни разу не срываясь на визг или писк. Это пение сначала можно принять и за случайно сложившиеся в мелодию звуки ветра. Счастлив тот, кто не любопытен и не легкомыслен. Счастлив тот, кто проходит мимо манящего за ним последовать пения. Счастлив тот, кто старается побыстрее уйти из этих чудовищных мест, тут же заподозрив неладное. И горе, огромное горе будет тому, кто решит последовать за зовущим его голосом. Пусть даже голос может быть мягок и сладок, но его обладательница определëнно то ещё дьявольское отродье. Те, кто на свой страх и риск или по своей глупости оказываются один на один с ведьмой в первую очередь видят перед собой весьма привлекательную женщину — чаще бедную и достаточно высокую — с вьющимися, как пружинки, длинными тëмными — чаще чëрными — волосами. Они — тенебринские ведьмы — обычно носят плотно облегающие фигуру платья из чëрного или яркого алого бархата, а глаза у них тёмно-бордовые, как запёкшаяся кровь. И смотрят они так же, как и поют, таинственно, заманчиво… Это как будто паук, обратившийся человеком, и зачаровавший свою паутину так, что все насекомые добровольно и стремительно несутся к ней, стоит им только завидеть её издалека. И чем ближе к этой самой паутине они приближаются, тем сильнее их начинает тянуть. Как водоворот, как зыбучие пески, как болото где-то на границе между Эльджуном и Ассэ-Тэпхом, где сгинуло так много несчастных душ, не выбравшись из трясины. Когда приближаешься к ведьме, то ты уже не можешь оторвать от неё глаз, смотришь прямо в лицо, заколдованный, загипнотизированный, не имеющий никакой возможности пошевелиться, словно окаменевший. Тогда ведьма перестаёт петь и расплывается в хитрой улыбке, в которой сквозит вызывающий мурашки на коже дикий, необузданный… голод. Затем она медленно и плавно поднимает руку, так что сразу замечаешь, какие у неё длинные и тонкие, пальцы настоящей аристократки и жестом манит тебя к себе. А ногти у неё тоже длинные, ухоженные… Только вот чёрные, как расширившийся и почти полностью поглотивший радужку зрачок. И вот ты подходишь к ней, так что расстояние между вами практически исчезает, и тогда она вновь начинает петь, но другую, очень тихую, очень жуткую мелодию, от которой тут же начинают слипаться в глаза, от которой тут же клонит в сон… И, знаете, дети, после такого сна никому ещё не удавалось проснуться. Но после такого у любой ведьмы, разумеется, немного меняется вид. Голод в её глазах уступает место довольной сытости. И она направляется спать в своё никому не известное логово, надеясь не натолкнуться на другую ведьму, чтобы не пришлось сейчас защищать уже свою собственную жизнь.